Из Волкодава

Отчего не ходить в походы,
И на подвиги не пускаться,
И не странствовать год за годом,
Если есть куда возвращаться?

Отчего не поставить парус,
Открывая дальние страны,
Если есть великая малость -
Берег родины за туманом?

Отчего не звенеть оружьем,
Выясняя вопросы чести,
Если знаешь: кому-то ты нужен,
Кто-то ждет о тебе известий?

А когда заросла тропинка
И не будет конца разлуке,
Вдруг потянет холодом в спину:
"Для чего?.."
И опустишь руки.

Одинокая птица над полем кружит,
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.

Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул -
До чужой лишь потом докатился черед.

Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.

Не бывает на свете тропы без конца
И следов, чтоб навеки ушли в темноту.
И еще не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке...
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.

Я бы верно служил, и хранил, и берег -
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне...
...Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.

Расскажу я вам, люди,
Не совсем чтоб о чуде -
Будет прост мой недолгий рассказ.
В рыжей шкуре я бегал
И любил человека:
Это счастьем зовется у нас.

Сын старинной породы,
Я нанизывал годы,
Ликовал, отмечая весну.
Время мчалось недаром -
Стал я сивым и старым
И однажды на веки уснул.

Вытер слезы хозяин:
"Больше ты не залаешь,
Не примчишься, как прежде, на зов.
Спи спокойно, мой милый..."
Но какая могила
Удержала собачью любовь?

Убегать беззаботно,
Оставлять без присмотра
Тех, кого на земле защищал?!
Да когда так бывало,
чтоб меня не дозвались,
Чтоб на выручку я опоздал?..

...А потом было вот что.
Как-то зимнею ночью
Возвращался хозяин домой.
Я - по обыкновенью -
Бестелесною тенью
Провожал, укрываемый тьмой.

Было тихо вначале,
Только сосны шептали
Да поземка мела под луной...
Недоступную взгляду
Я почуял засаду
У развилки дороги лесной!

"Что, хозяин, мне делать?
Мне, лишенному тела,
Как тебе на подмогу успеть?.."
Я рванулся из тени,
Из нездешних владений,
И возник перед ним на тропе!

Перед смертью-старухой
Я не ползал на брюхе,
Не скулил, не просился назад.
Под напором свирепым
Просто лопнули цепи -
"Поспеши, мой хозяин и брат!"

Изумлен нашей встречей,
Он пошел, не переча,
Доверяя любимому псу,
По тропе безымянной
Прочь от тех окаянных,
Затаившихся в темном лесу.

И до самого дома
По дороге знакомой
Мы дошли, точно в прежние дни.
Как бывало - бок о бок...
Лишь следы по сугробам
На двоих оставались одни.

Из-за пазухи вынув щенка-сироту,
Обратился Хозяин со словом к коту:
"Вот что, серый! На время забудь про мышей:
Позаботится надобно о малыше.
Будешь дядькой кутенку, пока подрастет?" -
"Мур-мур-мяу!" - согласно ответствовал кот.
И тотчас озадачился множеством дел -
Обогрел, и утешил, и песенку спел.
А потом о науках пошел разговор:
Как из блюдечка пить, как проситься во двор,
Как гонять петуха с сварливых гусей...
Время быстро бежало для новых друзей.
За весною весна, за метелью метель...
Вместо плаксы щенка стал красивый кобель.
И, всему отведя в этой жизни черед,
Под садовым кустом упокоился кот.
Долго гладил Хозяин притихшего пса...
А потом произнес, поглядев в небеса:
"Все мы смертны, лохматый... Но знай, что душа
Очень скоро в другого войдет малыша!"
Пес послушал, как будто понять его мог,
И... под вечер котенка домой приволок.
Тоже - серого! С белым пятном на груди!..
Дескать, строго, Хозяин, меня не суди!
Видишь, меленький плачет? Налей молока!
Я же котику дядькой побуду пока...

Эта подлая жизнь не раз и не два
Окунала меня. В кровищу лицом.
Потому я давно не верю в слова,
И особенно – в сказки со счастливым концом.
Надо ладить с людьми! Проживешь сто лет,
Не погибнув за некий свет впереди.
Четверть только протянет сказавший «нет»:
Уж его-то судьба навряд ли станет щадить!
Если выжил герой всему вопреки
И с победой пришел в родительский дом,
Это – просто чтоб мы не сдохли с тоски,
Это – светлая сказка со счастливым концом.
Если прочь отступил пощадивший враг
Или честно сражается грудь на грудь -
Не смешите меня! Не бывало так,
Чтобы враг отказался ножик в спину воткнуть.
Если новый рассвет встает из-за крыш
И любовь обручальным сплелась кольцом,
Это – просто чтоб ты не плакал, малыш,
Это – добрая сказка со счастливым концом.
Если в гибельный миг прокричал «держись!»
И собой заслонил подоспевший друг -
Это тоже все бред, ибо учит жизнь'.
Не примчатся друзья – им, как всегда, недосуг.
Но зачем этот бред не дает прожить,
От несчастий чужих отводя лицо?..
А затем, чтоб другому помочь сложить
Рукотворную сказку со счастливым концом.

Марина цветаева

Волк

Было дружбой, стало службой,
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!

Заедай верстою версту,
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шерстке,—
Стосковался по тоске!

Не взвожу тебя в злодеи,—
Не твоя вина — мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!

Чем на вас с кремнем — огнивом
В лес ходить — как Бог судил,—
К одному бабьё ревниво:
Чтобы лап не остудил.

Удержать — перстом не двину:
Перст — не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык!

Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдется дура —
Верить в волчью седину.

На землю пришла усталость, нельзя ее избежать.
Матери шара земного устали солдат рожать.
Устали гадать на картах,
В напрасной надежде жить,
   Устали швейные фабрики
   Военную форму шить.
Устал самолет реактивный
Лететь навстречу войне.
Устали лесные дороги
Танки тащить на спине.
   Усталость сковала планету.
   Настала такая пора.
   Устал океан раскачивать ракетные крейсера.
   Ему ощущать надоело
   Железный привкус беды
   И прятать подводные лодки
   В бездонной толще воды.
От грома устало небо,
Устала земля, когда
На ней сплошные мишени,
Мишени, а не города.
   И даже металл бездушный
   Холодный, тупой металл
   За долгие тысячелетия
   Оружием быть устал.
                       (Рождественский)

Гимн Деревьям
(Редьярд Киплинг, пер. Г.Усовой)

В Старой Англии, как нигде,
Зелёный лес прекрасен,
Но всех пышней и для нас родней
Терновник, Дуб и Ясень.
Терновник, Ясень и Дуб воспой
(День Иванов светел и ясен),
От всей души прославить спеши
Дуб, Терновник и Ясень.

Дуба листва была жива
До бегства Энея из Трои
Ясеня ствол в небеса ушёл
Когда Брут еще Лондон не строил
Терновник из Трои в Лондон попал
И с этим каждый согласен
Прежних дней рассказ сохранили для нас
Дуб Терновник и Ясень

Могучий тис ветвями повис -
Лучше всех эти ветки для лука.
Из ольхи башмаки выходят легки,
И круглые чаши - из бука.
Но подмётки протрёшь, но вино разольёшь,
Хоть твой лук был в бою ненапрасен.
И вернёшься опять сюда воспевать
Дуб, Терновник и Ясень.

Вяз, коварный злодей, не любит людей;
Он ветров и бурь поджидает,
Чтобы ради утех сучья сбросить на тех,
Кто тени его доверяет.
Но путник любой, искушённый судьбой,
Знает, где его сон безопасен,
И, прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть
Под Терновник, Дуб или Ясень...

Нет, попу не надо об этом знать,
Он ведь это грехом назовёт, -
Мы всю ночь бродили по лесу опять,
Чтобы вызвать лета приход.
И теперь мы новость вам принесли:
Урожай будет нынче прекрасен,
Осветило ведь солнце с южной земли
И Дуб, и Терновник, и Ясень.

Терновник, Ясень и Дуб воспой
(День Иванов светел и ясен)!
До последних дней пусть цветут пышней
Дуб, Терновник и Ясень.

Я вновь один - и  вновь кругом
Всё та же ночь и мрак унылый,
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой:
Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться  и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться!...

(Семён Надсон)

А теперь еще одно стихотворение моего друга. Мне оно показалось очень глубоким.

Под твоими ногами - свежие трупы.
Десант из снежинок спускается вниз.
На верную смерть... О ней не подумав,
Падают в лужи, на дома карниз.

Ледяные солдаты, воины мороза,
За что вы воюете, для чего умираете?
Не понять это людям, не дано это людям,
Умирать за то, чего не бывает.

В каждой снежинке тает надежда
На вечную зиму, на царствие льда.
И хоть понимает, что будет как прежде,
Срывается с туч, развевается в прах.

Теперь взгляни выше, отведи взгляд от снега,
Посмотри на людей, на тебя и меня,
Мы с тобою снежинки, летящие сверху,
С сердцами, полными грез и огня.

Мир электрона

Быть может, эти электроны -
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!

Еще, быть может, каждый атом -
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.

Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.

Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;

А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!

13 августа 1922

Александр Блок

НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
       Марии Павловне Ивановой

Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих -
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон...

Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом...

Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул - и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая...
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая...

Да что - давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов...

Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей - довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена - все больно.
14 июня 1910

Говард Филлипс Лавкрафт
THE CATS

Babels of blocks to the high heavens towering
Flames of futility swirling below;
Poisonous fungi in brick and stone flowering,
Lanterns that shudder and death lights that glow.

Black monstrous bridges across oily rivers,
Cobwebs of cable to nameless things spun;
Catacomb deeps whose dank chaos delivers
Streams of live foetor that rots in the sun.

Colour and splendour, disease and decaying,
Shrieking and ringing and crawling insane,
Rabbles exotic to stranger gods praying,
Jumbles of odour that stifle the brain.

Legions of cats from the alleys nocturnal.
Howling and lean in the glare of the moon,
Screaming the future with mouthings infernal,
Yelling the Garden of Pluto's red rune.

Tall towers and pyramids ivy'd and crumbling,
Bats that swoop low in the weed cumber'd streets;
Bleak Arkham bridges o'er rivers whose rumbling
Joins with no voice as the thick horde retreats.

Belfries that buckle against the moon totter,
Caverns whose mouths are by mosses effac'd,
And living to answer the wind and the water,
Only the lean cats that howl in the wastes.

Перевод (не помню, чей)

КОШКИ

Груды каменьев и блоков разбитых -
Вот вавилонской гордыни итог;
И ядовитая плесень на плитах
Тлеет смертельным огнём вдоль дорог.

Грязные русла мосты перекрыли,
Нить паутины связала химер;
Бурный поток разложившейся гнили
Льётся из хаоса липких пещер.

Блеск и упадок, страданья и крики,
Ширясь, безумие чертит круги,
Толпы молящихся странны и дики,
Мерзостный запах туманит мозги.

Тощие кошки сбиваются в орды
В тёмных аллеях при свете луны;
Адской гримасой кривятся их морды
И завывания всюду слышны.

Улицы в зарослях дикой крапивы,
Мыши летучие носятся в них;
Как отступающий враг молчаливы
Ржавые цепи мостов разводных.

Башни согнулись от лунного света,
Ямы залиты болотной водой;
Ветер завоет, и вместо ответа -
Дьявольских кошек пронзительный вой.

Lune
Qui là-haut s'allume
Sur
Les toits de Paris
Vois
Comme un homme
Peut souffrir d'amour

Bel
Astre solitaire
Qui meurt
Quand revient le jour
Entends
Monter vers toi
La chant de la terre

Entends le cri
D'un homme qui a mal
Pour qui
Un million d'étoiles
Ne valent
Pas les yeux de celle
Qu'il aime
D'un amour mortel
Lune

Lune
Qui là-haut s'embrume
Avant
Que le jour ne vienne
Entends
Rugir le cœur
De la bête humaine

C'est la complainte
De Quasimodo
Qui pleure
Sa détresse folle
Sa voix
Par monts et par vaux
S'envole
Pour arriver jusqu'à toi
Lune !

Veille
Sur ce monde étrange
Qui mêle
Sa vois au chœur des anges

Lune
Qui là-haut s'allume
Pour
Éclairer ma plume
Vois
Comme un homme
Peut souffrir d'amour
D'amour

и ниипет))))

H.P. Lovecraft

ASTROPHOBOS

In the Midnight heaven's burning
Through the ethereal deeps afar
Once I watch'd with restless yearning
An alluring aureate star;
Ev'ry eve aloft returning
Gleaming nigh the Arctic Car.

Mystic waves of beauty blended
With the gorgeous golden rays
Phantasies of bliss descended
In a myrrh'd Elysian haze.
In the lyre born chords extended
Harmonies of Lydian lays.

And (thought I) lies scenes of pleasure,
Where the free and blessed dwell,
And each moment bears a treasure,
Freighted with the lotos spell,
And there floats a liquid measure
From the lute of Israfel.

There (I told myself) were shining
Worlds of happiness unknown,
Peace and Innocence entwining
By the Crowned Virtue's throne;
Men of light, their thoughts refining
Purer, fairer, than my own.

Thus I mus'd when o'er the vision
Crept a red delirious change;
Hope dissolving to derision,
Beauty to distortion strange;
Hymnic chords in weird collision,
Spectral sights in endless range....

Crimson burn'd the star of madness
As behind the beams I peer'd;
All was woe that seem'd but gladness
Ere my gaze with Truth was sear'd;
Cacodaemons, mir'd with madness,
Through the fever'd flick'ring leer'd....

Now I know the fiendish fable
The the golden glitter bore;
Now I shun the spangled sable
That I watch'd and lov'd before;
But the horror, set and stable,
Haunts my soul forevermore!

Эдельвейс,
Вот несколько стихотворений Лавкрафта и переводы Николая Шошунова к ним.